независимая
газета 
11
мая 2006 года
восточный
регион Самарской области
 Празднование Дня Великой Победы |
| Исправит ли очередная амнистия преступников? |
| А.Корнилов: Повесть о непокорённых мальчишках |
| Обновление по четвергам |
Повесть о непокорённых мальчишках
Чем дальше от нас военное лихолетье, тем больше Великая Отечественная ассоциируется у нас с известными фильмами или книгами. И лишь немногие из оставшихся в живых ветеранов свидетельствуют о реальности происходивших событий. Собственный корреспондент «Молвы» в Кинеле записала воспоминания Аркадия Вольдемаровича Корнилова«Русских свиней» кормили желудями
Я родился в 1934 году в верховьях Волги в Калининской области. Отца в 1940 году перевели в Западную Белоруссию, где он возглавил крупное предприятие. В 41-ом к нам из Барнаула приехала мамина мама, а 22 июля посыпались немецкие бомбы. 23-го отец погрузил нас и кое-какие вещи в полуторку, наказав: «Пробирайтесь просёлочными дорогами». И ушёл на фронт.
Мы проехали город Борисов, деревню Ширино, когда нас атаковал немецкий самолёт. Помню, как шофёр закричал: «Прыгайте!». И вздрогнула земля. Когда я очнулся, припекало солнце, пели птички и пахло бензином. У меня очень сильно болела рука. Осколок немецкого снаряда до сих пор сидит в моём теле. Шофёра убило, трёхлетняя сестрёнка была смертельно контужена. Мама сходила в деревню, пообещала одному сельчанину костюм отца, и мужчина на подводе перевёз нас в деревню.
А на другой день мы все стали свидетелями воздушного боя. Один немецкий истребитель подбил сразу 4 наших самолёта. Лётчики спускались с парашютов, а «немец» расстреливал их в воздухе. Но один офицер приземлился. Он переночевал у нас, а рано утром ушёл в сторону фронта.
Мама с бабушкой решили переехать в город. Надо было как-то жить, продуктов у нас не было. Тот же самый мужчина отвёз нас в Борисов. Хорошо помню, как по шоссе в сторону Минска шли колонны немцев. Все весёлые, смеялись над нами. Бабушка ругалась в полголоса: «Отольются вам, нехристи, наши слёзы!». В Борисове мама отдала квартальному старосте золотое кольцо, и он разрешил нам занять очень хороший дом с садом. На третий день умерла сестрёнка. Мама кричала: «Хоть одного немецкого лётчика, но убью!». А бабушка утешала её.
Мы с мамой ходили в лес за грибами и ягодами. Однажды нашли парашют. Бабушка - очень хорошая портниха - сшила из парашютного шёлка кофточки, а мама на рынке меняла их на продукты. Там, на рынке, она попала в облаву. Несколько десятков задержанных женщин и маму в том числе заставили сортировать форму с убитых и раненых немецких солдат. Они стирали её, латали. За эту работу давали 200 граммов хлеба из отрубей и желудей, поэтому немцы и стали нас называть «русскими свиньями».
Спасибо от Дегтярёва
Немцы свирепствовали. Безжалостно уничтожали семьи коммунистов и политработников. Зимой 42-го началось партизанское движение. Контора, где работала мама, закрылась, и она начала ходить по деревням. Меняла одежду на еду. Так она встретилась с партизанами. Её первым заданием было достать бинты и йод. А по ночам мама чертила схемы расположения немецких частей в городе (до войны она работала чертёжницей). А потом стала приносить от партизан листовки.
Однажды зимой меня одели потеплее, под рубашку положили листовки и велели идти на рынок. Мама наставляла: «Найдёшь тётку в жёлтом платке, которая драниками торгует, она заберёт у тебя листовки». Я сделал всё, как меня учили. Женщина на белорусском диалекте причитала на весь рынок: «Хлопчик, замэрз». Поправляла на мне одежду и ловко взяла листовки. В этот день на рынке казнили партизан. Молоденькая девушка, почти девочка, плакала, а парень страшно матерился.
После этого случая я и мой друг Жорка, который был на год старше, решили вредить немцам, как сможем. Недалеко от нашего дома квартировали немцы-связисты. Мы следили за ними. Однажды они ремонтировали машину, раскидали инструменты и ушли обедать. Мы у них стырили чемоданчик с инструментами и лампочками и стали играть в них, как в игрушки. Весной 42-го решили убить офицера. Несколько часов терпеливо караулили на мосту, под которым проходило шоссе, шли в основном грузовики с солдатами, а нам, во что бы то ни стало, хотелось расправиться именно с командиром. Наконец, показалась открытая легковушка, в которой ехали офицеры. Пацанами были, а рассчитали. Сумку, набитую камнями, бросили сверху на 2 секунды раньше, чем под мостом проехала машина. Не знаю, попали или нет, - мы сразу же бросились бежать - но вслед нам раздался пистолетный выстрел.
Мальчишки, мы беспрепятственно шныряли по всему городу и всё примечали. Однажды у немцев свистнули сразу несколько мин, перетащили их в сарай. И несколько дней разрабатывали военную «операцию». Мину положили в чёрный пакет из-под фотографии, её обратной стороной - в другой такой же пакет. Получился чёрный свёрток, который трудно распознать в груде угля, а потом пошли на железнодорожную станцию. Состав с углем нашли быстро, но всё время кто-то мешал: то охрана, то железнодорожники. Наконец, буквально на секунду, мы остались вне поля зрения взрослых. Я подал Жорке сигнал - и тот мгновенно закинул свёрток в вагон с углём, и где наш «сюрприз» рванул, мы конечно же не узнали.
Летом мы с бабушкой ходили в лес за грибами и ягодами. В лесу я нашёл винтовку, патроны, гранату. Винтовку спрятал, а всё остальное рассовал по карманам. Через неделю мы пришли сюда с Жоркой, но леса уже не было - одни пеньки. Вывезли в Германию. Винтовку мы, естественно, не нашли, а четыре мины, гранату и много патронов мать отнесла партизанам. Командир сказал ей: «Передайте своему хлопчику спасибо от Дегтярёва. Нам как раз патроны нужны». В качестве награды мне передали целый кулёк трофейных конфет. Последний раз конфеты и сахар я ел до войны. И немецкие карамельки мне показались сказочно вкусными. Я чувствовал себя счастливым и всё теребил бабушку: «Кто такой Дегтярёв?». «Командир, наверное», - отмахивалась от меня бабушка. А с пулемётом Дегтярёва я познакомился в 1952 году, когда в армию призвали.
В Борисов немцы пригнали целую колонну легковушек, повреждённых пулями и снарядами, но подлежащих ремонту. По ночам мы с пацанами устраивали на эти машины набеги и, стараясь производить как можно меньше шума, разбивали приборные панели.
«Мама, а противогаз нам дадут?»
В феврале 44-го командир партизанского отряда предложил матери отправить меня самолётом на «большую землю». Мама с бабушкой решили согласиться, но судьба распорядилась по-другому. В очередной раз, когда мама шла на встречу с партизанами, её арестовали. Всё допытывали: «Ты шла к партизанам?». Она всё отрицала. Поздно ночью к нам приехали с обыском. Мать привезли избитую. Перерыли весь дом. Наконец, один дотошный солдат полез под печку. Мама с бабушкой затаили дыхание: там, за несколькими рядами дров, стоял чугун, а в нём лежали листовки. Если бы их нашли, нас всех расстреляли бы. Но терпения солдата хватило только на два ряда поленьев, до чугуна он не добрался. Но всё равно нас с мамой увезли. Днём допрашивали, били то маму, то меня, а ночью мы страшно мёрзли в неотапливаемой камере с разбитыми окнами. Но всякую причастность к партизанам мы отрицали, мне было почти 10 лет, я понимал, что от моих показаний зависит жизнь мамы, и твердил: «Нет, не знаю».
Наше счастье, что арестовал нас абвер - немецкая военная разведка, в гестапо всех расстреливали, даже если ничего не могли доказать.
Через несколько суток нас среди прочих женщин и подростков погрузили в эшелоны и повезли на запад. И только спустя полтора года скитаний по концентрационным лагерям для перемещённых лиц мы узнали, что Борисов освободили всего через 6 месяцев после нашего ареста, а в числе освободителей был мамин родной брат. В Польше, после сортировки, нас определили в Освенцим. Женщины смотрели на конвой с ненавистью, кто-то произнёс: «Хоть бы поесть дали, сволочи!». Конвоир, который знал русский, загоготал: «А зачем вас кормить, всё равно пойдёте в газовую камеру». Я не понимал, что это значит и спросил: «Мам, а нам противогаз дадут?». «Дадут, сынок, дадут», - отвечала мама.
Судьба, которая передала нас в руки немцам, странным образом смилостивилась над нами. В последний момент нас отправили в Магдебург, в так называемый, медицинский лагерь. Там брали у пленных кровь и проводили над ними всякие эксперименты, испытывали на них лекарства. В лагере была белорусская переводчица, и мама с ней разговорилась. Выяснилось, что обе они родом из Барнаула. Мама помянула имя бабушки. «Она была портнихой? - спросила женщина. - О, я её знаю. Ваша мать шила прекрасные наряды. Я вам помогу». Так судьба улыбнулась нам ещё раз. Благодаря протекции переводчицы, нас включили в рабочую команду, которая не участвовала в экспериментах. Мы подметали территорию, посыпали битым кирпичом дорожки - чистота в лагере была, по немецкому обыкновению, идеальная. В Магдебурге не было крупных воинских формирований и предприятий. Но американцы очень часто бомбили город, не понимаю, зачем. Однажды бомба попала в барак и воткнулась в землю рядом с нашими нарами, но не разорвалась. Наверное, судьба нас всё-таки хранила. Во время бомбёжек я несколько раз бежал, но был вынужден возвращаться: не брошу же я маму. Она была совсем плоха. Ходила с трудом, у неё опухали ноги. Видимо, ей отбили почки.
Меня и ещё нескольких мальчишек местные обязали тушить «зажигалки». У американцев были зажигательные бомбы из особого нехрупкого стекла. Некоторые даже не разбивались, а внутри был фосфор, который при ударе воспламенялся и потушить его можно было только большим количеством песка.
Однажды я нашёл «зажигалку», которая не разбилась. В этот момент я увидел, как вся администрация лагеря выходит из бомбоубежища. Меня охватила ярость. Я был голодным, измождённым, но находился в таком состоянии, когда страх отступает. Я ударил трубкой об угол бункера и закричал: «Вот вам, сволочи!». Вспыхнуло пламя. Офицеры кинулись на меня, выхватывая пистолеты. Но комендант прикрикнул, и они сразу же отошли (у немцев была железная дисциплина, начальников слушались беспрекословно). А переводчица мне потом передала слова коменданта. Он сказал своим подчинённым: «Какое у этого азиата европейское лицо. Он очень смелый. И если бы не они нас, а мы их побеждали, его надо было бы приручить и воспитать. Он был бы бесстрашным разведчиком и служил бы нам верой и правдой».
4 апреля мы уже знали, что 14 апреля 1945 года уничтожат весь лагерь. Но во время очередной бомбёжки прямым попаданием было уничтожено бомбоубежище. В один миг погибла вся администрация лагеря. Заключённые ринулись бежать прямо под непрерывно сыплющимися с неба бомбами. Немцы очухались быстро, они вообще очень организованные. Буквально через полчаса после того, как улетели американские бомбардировщики, налетели немецкие. Посреди поля негде было спрятаться. Со мной рядом лежал, вжавшись в землю, мой друг, такой же мальчишка, как и я. Когда я смог открыть глаза, удивился: почему у него такое серое лицо? И потом увидел, что нижняя половина его тела лежит отдельно. Но нас с мамой опять хранила судьба. Из лагеря бежали около 17 тысяч заключённых, а в живых остались несколько десятков. Меня только ранило в левую руку. Мама надо мной подшучивала, мол, раненый ты у меня в обе руки.
Мы шли на север, говорили, что американцы где-то недалеко. На полях были сложены прикрытые соломой гурты из свёклы. Ей и питались. Рука у меня болела всё сильнее, поднималась температура. Видимо, было заражение крови. Мать была вынуждена сходить в деревушку, увидев там над одним домом флаг с красным крестом. Она дождалась, когда на крыльцо вышла медсестра, и несколькими известными ей немецкими словами стала просить помочь ей. Немка замахала руками: «Уходите, уходите! Опасность, опасность!». Но вынесла такой красивый шарфик, чтобы рука покоилась на перевязи! Боль действительно несколько притупилась, но ночью мне стало совсем плохо. Я не смог идти, да и мама выбилась из сил. Она рискнула: «Выйдем на дорогу, да и будь, что будет». Риск оказался оправдан. Людей немцам не хватало, большинство шофёров были поляки, чехи или словаки - в общем, свои братья-славяне. На их помощь можно было рассчитывать.
Действительно, судьба в очередной раз послала нам удачу. Первую же машину, которую остановила мама, вёл чех. Он нас подвёз в городок. Оказалось, что мы не дошли всего километров 20-30, и показал, куда идти к американцам. Они были очень улыбчивы, постоянно говорили русские слова, которые знали: «Москва, Сталин, карашо, Раша». Несли нам галеты и шоколад, а мама сразу стала просить для меня врача. Когда перевязывали, выяснилось, что ещё немного - и была бы гангрена. Во время перевязки было очень больно, я кричал, а потом забыл про боль - первый раз в жизни увидел негра.
На родину!
А потом были бараки для перемещённых лиц. Такой же концлагерь, только кормили хорошо. И нас постоянно уговаривали не ездить в Россию. Говорили, что там нас посадят. Но мама никого не слушала, твердила: «Отпустите нас на родину!». В конце концов нас отвезли в советскую зону, где маму начали постоянно таскать на допросы.
В Борисов мы вернулись только в августе 45-го. Узнали, что после нашего ареста полицаи выгнали бабушку на улицу. Её приютили добрые люди, с фронта приехал сын - мамин брат - и забрал бабушку к себе. А маму опять начали таскать на допросы в НКВД. Она везде писала, пыталась искать отца. Бог надоумил её написать добрым знакомым в Калининскую область, где мы жили до войны. Ей ответили, что отец демобилизовался по ранению в 1944 году. Сообщили адрес. Жил он в Сибири. Мама послала ему письмо и умерла. А я поехал к папе. Боевой и закалённый в огне офицер расплакался, когда увидел своего исхудалого больного сына. Первый раз в первый класс я пошёл в 11 лет. Учительница говорит: «Решаем пример устно». А я соседа толкаю: «А как это - устно?». Поэтому со школой у меня не сложилось. После 8 класса ушёл в армию. После армии женился. Жена - родом из Кинеля. Сюда мы окончательно переехали в 1966 году. Пошёл служить в милицию. Начал с участкового, окончил юридический институт. Погоны снял в 1984 году, когда в звании майора занимал должность заместителя начальника кинельского ГРОВД.
От редакции:
«Повесть о непокорённых мальчишках», так называется биографическое произведение Корнилова, которое автор так и не смог опубликовать по одной простой причине - у него нет на это средств.
 |
|
|
 |
|
